В этом бутафорском мире, насилие выглядит таким же бутафорским. Мы изображаем насилие над чучелами и насилуем кукол.
Так же, как слащавая поп-культура проводит сексуализацию протезов, создавая симуляцию вечной молодости и сексуальности поверх разваливающегося трупа симулякра, та же самая поп-культура прокручивает ту же ситуацию и со смертью. Фильм ужасов, где течет вместо настоящей крови кровь искусственная, которая не есть кровью, представляет собой ту же ситуацию с вечной жизнью в смерти. Вернее вечной смерти. То есть происходит превращение биологического пространства в загробный мир. Если Делез и Гваттари отмечали биологизацию желания, то сейчас мы наблюдает процесс наоборот. А именно — биологизацию машинного производства. То есть машины начинают обладать теми же качествами, что и люди.
очень много
То есть происходит то же, что и описывал Бодрийяр, когда в «Символическом обмене и смерти» он писал о том, что сегодня смерть вытесняется также, как ранее вытеснялся секс. Но сейчас ситуация состоит в том, что сексуальность и смерть, эрос и танатос перестали быть различимы. Они стали единым целым.
Поэтому сейчас странно говорить о мазохизме и садизме. Ведь эти понятия также неразличимы. Мы насилуем тело, которое мертво. Которое не в состоянии ощутить боль. Боль не более чем иллюзия. Как и наслаждение
Блек-металисты, обливающие себя красной краской имитирующей кровь, и корчащих грозные, яростные лица остаются на уровне игры. Почему не настоящая кровь? Все это уровень детской игры в жертв и насильников. Это даже не страшно.. от этого смешно… от осознания Rammstein (одна из моих любимых групп), изображают насилие… но тем не менее… это лишь имитация насилия. Но для консерваторов хватает и этого. Когда они изобразили на своем концерте в 1999 году в Берлине на сцене имитацию гомосексуального секса — это вызывало огромную волну негодования в традиционном обществе. И это наложило на группу клеймо гомосексуалистов.
В ставшем скандальном клипе Pussy, Rammstein пародируют порноидустрию, тем не менее, мы имеем пародию над пародией. И весь замысел клипа рушится. Когда Тиль Линдеманн поливает из искусственного огромного члена зрителей пеной, символизирующую сперму, мы опять же имеем простой безвкусный фарс. После кавер клипа на песню Stripped группы Depeshe mode, смонтированном из кадров документального фильма режиссера Лени Рифеншталь «Олимпия», на Rammstein повесили еще и ярлык фашистов. Но опять же — фашизм, как и нацизм (ведь они практически не отличаются друг от друга) представляют собой такие же пародии на самих себя, как и порноиндустрия.
Порно стремится к полному выхолащивания из тела всех, каких бы то ни было намеков на смерть. И тем самым добивается триумфа смерти в себе. Сексуальное тело становится символом смерти. Оно вызывает в нас похоть и желание, но, тем не менее, оно остается символом. Настоящий фашизм. Который устанавливает эталон красоты и сексуальности.
Но опять же — это лишь игра знаков. Бессмысленная игра симуляциями. Которые лишь подразумевают. Но не означают. А значит — лишь имитируют. То есть мы имеем лишь имитацию имитации. Почему не дать на сцене настоящего насилия? Когда Мерилин Менсон резал себе грудь битым стеклом под песню Apple of Sodom — это действительно было зловеще и завораживающе.
Мерилин Менсон вообще обожает играть символами. Его творчество — настоящая
постмодернистская головоломка. Действительно, от чего с ним дружат маэстро Алессандро Ходоровский и Готфрид Хельнвейн? Менсон преломляет старые символы, и наделяет их новым смыслом. То есть проводит операцию деконструкции. Он мастерски оперирует символами. Гламурная фашистская символика пронизывает весь имидж группы за всю ее историю (и даже более — гламурная фашистская символика Менсона — облик поп-культуры). И своей кульминации она достигла в альбоме «The golden age of grotesque», где Менсон предстает в шапке с ушами Микки-мауса, которая лишь отсылает к Микки-маусу, но не являющаяся частью мультяшного героя. И с загримированным черным гримом лицом. Но опять же, всего лишь отсылка к неграм, но не более.
Менсон на протяжении своей карьеры артиста, предстает перед нами в самых различных имиджах. Он противопоставляет себя фашизму красоты, которая опять же на самом деле то фетиш. Ведь фашизм как раз и являет нам себя как фетиш. Который предстал перед нами в гламурной и китчевой индустрии моды (стоит вспомнишь, что нацисты изготавливали себе перчатки и абажуры из человеческой кожи, и варили мыло используя человеческий жир). Которая подразумевает под языком красоты — смерть. Но парадокс Менсона как раз и заключается в самом названии проекта. Ведь Мерилин Менсон — альтер-эго Брайана Уорнера. Он объединил в себе красоту и уродство, зло и добро и так далее. И в этом заключается весь фокус, что Менсон, противопоставляющий себя глянцевым журналам как раз и смотрит на нас с их блестящих обложек.
Менсон противопоставляет себя фашизму красоты поп-культуры, являясь при этом главным провокатором от нее. Его протест стал ее частью, и его облик стал новым обликом поп-культуры. Фашизм красоты поглотил уродливый облик Менсона, и принял его. Теперь облик ММ стал эталоном. Теперь он уже не опасен. То есть мы находим, что поп-культура — это мир оболочки. Так же, как и мода. Которая оперирует символами, лишенными смысла — являющимися
отсылками к смерти. Он противостоит фашизму денег, но, тем не менее, он зависим от этих самых денег. Он выряжается в Микки-мауса-фашиста (именно этот образ возникает в голове, когда видишь его, но понимаешь, что это не Микки-маус и не фашизм) и поет саркастичные куплеты, критикуя то, частью чего он является сам.
Когда наблюдаешь, образы и символы, которые он использует, сразу же возникает мысль о том, что он их украл. Что в тупую занимается плагиатом. Ну, может и так, а может и нет…
Он осознанно или нет, но занимается деконструкцией этих самых символов, которые он использует. Так как наделяет их новым смыслом. И поэтому, он создает их заново.
Так же, как и Дженезис Брайер Пи-Орридж. Который (ая) при жизни превратил (а) свое тело и жизнь в операцию деконструкции. А само свое тело в символ. По технологии разработанной Брайоном Гайсином и Уильямом Берроузом.
Но Пи-Орридж пошел далее чем Менсон (я даже где-то встречал в одной из статей посвященной ММ, что Дженезис-Брайер Пи-Орридж — это Мерилин Менсон наоборот).Он превратил свое тело в произведение искусства. Пи-Орридж — это то существо, в которое мог бы превратиться Менсон, если
бы пошел дальше, если бы не ограничивал себя. Конечно, ММ не разделяет сценический образ и повседневный облик, так же как и Пи-Орридж, но главное различие между ними в том, что Менсон занимается имитацией, в то время как Пи-Орридж превратил (а) свое тело в произведение искусства. У
Пи-Орриджа чувствуется то, о чем говорил Жорж Батай, что художник должен дойти до крайней точки своего искусства и переступить ее. Мерилин Менсон, к сожалению этого не сделал. Хотя кто знает, может он и изменится. Мерилин Менсон и его облики говорят о неком детском задоре стыдливого мальчишки делать назло старшим, тогда как Пи-Орридж осознанно создает свое тело, в то время как Брайан Уорнер лишь меняет костюмы и роли. Последний объединяет в себе противоположности, тогда как Пи-Орридж переступил
через них, и стоит вне добра и зла, хорошего и плохого и так далее.
Менсон однажды сказал, что на сцене он занимается тем же, что и Демиан Херст на холсте. В таком случае все становится ясно. Первый видеоклип с альбома The Golden Age of Grotesque.
Это «больше, чем просто альбом, — сказал Мэнсон о пятой студийной записи группы, — это то, о чем говорит его название, — рассвет новой эры в развлекательном искусстве» (Revolver, март–апрель 2003 года). (1). В этих словах Менсона мы видим то, чем является современное искусство. Оно — оболочка, знак, лишенный содержания. Также необходимо заметить, что мы также сталкиваемся с игрой и ритуалом. Именно слияние современного искусства и поп-культуры явило собой игру. Просто игру. Тогда как ритуал имеет цель и назначение.
Йохан Хейзинга так писал о священнодействии: «Священнодействие — это drwmenon (дроменон), то есть совершаемое. Представляемое зрителю — drama (драма), то есть действие, не важно, происходит оно в форме представления или же состязания. Такое действие представляет собою некое космическое событие, однако не только в виде его репрезентации, но и как отождествление с ним. Оно вторит событию. Культовый обряд позволяет вырвать эффект, образно представленный в действии. Его функция — не
простое подражание, но становление частью, участие в действии. Это — «helping the action out» [«вызволение действия»]. (2). Стр. 37.
Развлечение же — состоит в подражании, то есть подделывании. Говоря о векторах творчества Менсона и Пи-Орриджа, необходимо отметить, что Менсон оперирует символами, тогда как Пи-Орридж уже стал символом. Концепт последнего, состоит в модификации тела. Когда ты сам управляешь своим развитием, а не твоя ДНК. У Менсона все наоборот, как отметил Ходоровски, он символ, который превращается в человека: Ходоровски. Ты, Мэнсон, ты символ. Ты всегда в гриме, никто не знает, кто ты такой... Христос — это человек, ставший символом, ты противоположность. Ты символ, находящийся в процессе становления человеком. Когда ты говоришь «съешьте меня, выпейте меня», ты выражаешь свою любовь к миру. Ты предлагаешь себя... ты пища для вампиров-каннибалов. Так мне кажется. Говоря о тебе лично: ты миф, но вернемся к теме. Каждая эпоха нуждается в новых мифах...
Мэнсон. Я полностью согласен. Ты понимаешь это гораздо лучше, чем кто бы то ни было... да (2). Еще нужно заметить, что Вектор Менсона лежит в развлекательном искусстве или просто поп-культуре. Пи-Орридж же, противопоставляет свое творчество развлечению. Для него это перформанс, это ритуал. И это различает их обоих. Итак, моим размышлениям надобно бы подвести некую черту, но не в коем случае не вывод. Данный опус можно считать неким продолжением моих размышлений в предыдущем «Стриптизе протезов», так как по-прежнему я исследую различия или их отсутствия между оригиналом и копией.
Мы говорим о том, что современное искусство искусственно. Но дело в том, что наше бытие настолько же искусственно. Что есть наша боль? Наша любовь? Существует лишь желание… которое уже искусственно в самой своей сути. И настолько же бессознательно и неосознаваемо.
Мы имеем торжество шоу или Спектакля (выражаясь языком Ги Эрнеста Дебора), где все максимально искусственно. Ведь именно на имитации и построена игра. Шоу — выхолощенный ритуал. Абсолютно лишенный смысла и сакральности. Сохранивший лишь свою форму. Это собственно и есть сегодняшний сценарий жизни общества. Которое бессознательно производит желания, которые само не в состоянии осознать, и даже не в состоянии понять — КАК оно их производит.